Человек из дома напротив  - Елена Михалкова

– Елены Юрьевны нет.

Не привратник, подумал я, испортившаяся машина, чертов робот.

– Когда вернется? – спросил я, стараясь не зарычать на этого болвана.

Однажды Алиса дала мне хороший совет: собираешься скандалить – представь, что тебя с твоим оппонентом засняли на камеру и выложили ролик в интернет. Выдерживай такой тон, чтобы тебе не было стыдно перед близкими, которые его посмотрят.

Думаю, благодаря этому совету мне не раз удавалось сохранить лицо. Воображаемая камера, снимающая тебя, когда ты взбешен, помогает держать себя в руках.

– Елены Юрьевны здесь нет, – повторил он.

Я сделал шаг ему навстречу, попытался толкнуть калитку, но этот хромоногий цербер оказался сильнее, чем я ожидал. Он встал напротив, широко расставив ноги.

Не драться же с ним!

– Слушайте, я не налоговый инспектор, не педофил, – попытался я вразумить его. – Я болен, мне нужна помощь. Вы сами были в такой ситуации! Не хотите пускать меня внутрь – не пускайте, просто позовите Елену Юрьевну сюда.

Хромой вдруг усмехнулся.

– Нету ее. И не будет больше никогда.

Он с таким странным выражением произнес последнее слово, что я заподозрил худшее.

– Елена Юрьевна… умерла?

Безумец – а он определенно был безумен, странно, как я не понял этого раньше – рассмеялся, показав неровные желтые зубы. Похоже, его веселило каждое мое слово.

– Умерла, – задумчиво сказал он, будто пробуя слово на вкус, и закивал головой, как болванчик: – Умерла, умерла!

Я вдруг наклонился к нему и шепотом спросил:

– Ты убил?

До сих пор не понимаю, что меня толкнуло. Хромой перестал смеяться, вернее, сначала он перестал смеяться внутри, а затем уже снаружи, так что несколько секунд его рот был жутковато оскален и перекошен; может, кто-то со стороны и решил бы, что этот человек беззвучно хихикает, но меня бросило в дрожь.

– Я убил, – согласился он. – Хочешь, и тебя убью?

И сунул ладонь в оттопыренный карман. Понятия не имею зачем, но у меня не было ни малейшего желания выяснять, что у него там. Я поднял руки и попятился.

– Все, все, ухожу!

Он стоял на месте, пока я не скрылся за углом. Я обогнул дом и вышел к саду с другой стороны, поминутно оглядываясь. И что вы думаете? Сторож не вернулся в здание. Я видел, как он, хромая, обходит забор по периметру участка – отличный забор, мне пришлось бы потрудиться, вздумай я перебраться через него. Из сада потянулись обратно родители. Сторож выпустил их и снова запер калитку.

Я свалил бы оттуда незамедлительно, если бы не одна мысль. Он ведь имеет дело с детьми… Елены Юрьевны нет, а у этого мужика, похоже, напрочь съехала крыша.

– Извините!

Мужчина и женщина, идущие к припаркованной машине, остановились и вопросительно посмотрели на меня.

– Извините… я сейчас пытался попасть внутрь, чтобы поговорить с заведующей, но сторож не разрешил войти… Он показался мне странным. Честно говоря, я думаю, он опасен. Мне не хочется уходить просто так, не приняв никаких мер… У меня нет детей, но…

Я говорил сумбурно, однако они поняли меня.

– Григорий сам не свой после беды с Еленой Юрьевной, – сказала женщина.

– А что случилось? Я друг ее сына…

– Мы знаем только, что она заболела и больше здесь не появляется. – Мужчина открыл дверцу. Мое присутствие явно его тяготило. – Марина, поехали.

– Саш, подожди. Видишь, неравнодушный человек попался.

– Чего там неравнодушничать! – Он махнул рукой. – Все нормально с Григорием. Ну, не миндальничает с чужими… Зато над детьми трясется.

Мужчина сел в машину и завел мотор.

– Не переживайте, – доверительно сказала женщина. – Действительно, Гриша творит иногда странные вещи. Из-за него детский сад сейчас на военном положении. Нянечка рассказала, что он осматривает даже коробки с продуктами. Но за детей вы можете не беспокоиться.

– Хорошо, если так. – Кажется, в моем голосе не хватило воодушевления. – А зачем осматривать коробки?

– Ой, не знаю. – Она заметила недовольное лицо мужа и заторопилась. – Вроде бы, боится, что кто-то чужой проберется в здание.

Я сел на бордюр, глядя вслед уезжающей машине. За ней вилась пыль и летели сухие листья.

Понимаете, количество странностей вокруг меня превысило разумные пределы. Я всего лишь пришел к матери своего покойного друга. Я всего лишь хотел с ней поговорить. Всего лишь рассказать постороннему человеку о том, что происходит.

Мне требовалось немного участия, вот и все.

И что из этого вышло? Елена Юрьевна в больнице, сторож сходит с ума на глазах у взрослых, а те заверяют, что их детям ничего не грозит. Исследовать коробки с продуктами! Кто может в них прятаться – карлик-ниндзя?

Психоз какой-то.

Самое время сейчас появиться моему ангелу-хранителю, чтобы похлопать меня по плечу и заверить, что я выберусь из этого калейдоскопа безумств, не помутившись рассудком. Но ангел не торопился.

Что сказала бы обо всем этом мама?

Да ничего бы она не сказала. Только в напичканных штампами фильмах родители изрекают глубокомысленные сентенции, когда их непутевые отпрыски попадают в беду.

А мама посоветовала бы молиться Матронушке, держать ноги в тепле и не покупать беляши на вокзале.

1

Паскудный район, сказал Бабкин и потом еще раз повторил, когда они отыскали нужную улицу. Получилось это не сразу, навигатор вел их кривыми путями, сбивал, словно хотел увести подальше, заботясь об их благополучии.

Фонари не горели. Невдалеке судорожно пульсировала вывеска аптеки, на тротуаре вспыхивал и пропадал безжизненный зеленоватый свет.

Название отеля они разобрали, только подойдя к подъезду. «В тишине у Паши».

– В саду у дяди Вани, – буркнул Сергей и проводил взглядом машину, медленно проехавшую мимо с выключенными фарами.

Звонок не работал, пришлось стучать. Толстая сонная консьержка долго не могла понять, что от нее требуется, а поняв, утратила к ним интерес: ткнула пальцем на узкую лестницу и ушла курить к черному ходу. Прокуренный воздух потянулся за сыщиками вверх, как соглядатай.

Лестница была узкая, и коридоры узкие, и даже двери, казалось, были рассчитаны не на человека, а на его тень. Их шаги заглушала истлевшая ковровая дорожка.

Они остановились возле шестнадцатого номера. Слышимость была, как в картонной коробке, разделенной на секции; вокруг мылись, спускали воду в унитазе, бубнили, матерились, икали, вздыхали и расхаживали. Только из номера Клименко не доносилось ни звука.